Тут он
нашел то, что искал: соответствие звука и образа. Образ жизни: изгой, сам, по
своей воле ушедший на дно, отвергнувший все советские блага. Вписаться в то,
что считалось нормальной жизнью, Цой не мог. В художественном училище он долго
не продержался, был отчислен за неуспеваемость. Чтобы избежать армии, лег в
психбольницу. Потом учился в ПТУ, работал в реставрационных мастерских, где
доводил мастера до белого каления своей неисполнительностью, вырезал из дерева
фигуры для детских площадок, рисовал плакаты с портретами Джорджа Харрисона и
Роберта Планта, которые продавл по пятерке за штуку. Везде он был на плохом
счету, как прогульщик, бездельник, асоциальный тип, на которого нельзя
положиться при выполнении ответственного задания, организации важного
мероприятия. Ему это было все равно. Отвалив из ПТУ или смотавшись поскорее с
работы, Цой возвращался в свой мир. Это был мир ленинградских коммуналок, где
жили его друзья, как и он, игравшие рок, - среди них Майк Науменко и Б.Г.; и он
с гитарой странствовал по этим коммуналкам и пел свои песни. Это был мир квартирных
концертов, во время которых в комнату площадью пятнадцать квадратных метров
набивалось тридцать человек, каждый из них непременно приносил с собой две
бутылки. (Сухое вино, для поднятия градуса, разогревалось в духовке). Это был
мир долгих скитаний по осенним ленинградским улицам, долгих разговоров о роке,
мир, где будущие рок-звезды, которым вскоре предстояло стать известными всей
стране, в безнадежной тоске пили в столовках портвейн, разливая его в стаканы
из-под компота, а потом добавляли пивка, подолгу стоя на улице с кружками в
руках в самой гуще матерящейся толпы. Резкий, агрессивный на сцене, Цой вне
сцены был негромким человеком. (Да и на сцене он не впадал в неконтролируемое
рок-бешенство; в конце каждого концерта в реве и свисте восторженной публики
негромко произносил смущенное и трогательное: "Спасибо!"). Он - во
всяком случае, поначалу - вовсе не был уверен в себе, и друзья должны были
уговаривать его писать песни. Он соглашался и писал, но многое из написанного
считал недостойным концертов и записей. (После его смерти таких забракованных
им песен набралось на целый диск). В работе своей он больше уповал на
многочасовые и многочисленные репетиции, чем на сценическое озарение. Возможно,
он был прав - квалификация музыкантов и качество аппаратуры заставляла идти
этим путем, подолгу тренируя каждое соло и каждый ход. И он никогда не вел
громких, шипучих разговоров о самом себе, о темах своих песен, о своей роли в
роке. В ежедневном общении он всегда оставался на уровне незамысловатой,
спокойной простоты. Изгой обрел некоторую стабильность лишь на самом дне, там,
откуда ниже опуститься было уже нельзя. Это - кочегарка, куда Цой устроился
кочегаром. В этом легендарном месте, прозванном "Камчаткой", Цой
чувствовал себя свободным человеком, сюда приходили к нему друзья, здесь лилось
рекой вино и было весело. И здесь, озаренный пламенем сгоравшего угля, кочегар
"Кино" писал свои песни и придумывал аранжировки. Первоначально
группа Цоя называлась "Гарин и Гиперболоиды", но в этом названии он
чувствовал какую-то избыточную фантазию, несоответствующую настроению и
времени. Он хотел чего-то иного - короче, холоднее, глубже. Вместе со своим
соратником Рыбой он перебирал слова чуть ли не целый день и, в конце концов,
так ничего и не найдя, остановился на первом попавшемся. Первым попавшимся - в
виде светящейся в ночи вывески кинотеатра - было слово "Кино". Но в
этом якобы случайном выборе была та точность, неожиданность и глубина, которую
Цой искал. Кино - место, где можно спрятаться от этого идиотского мира, место,
где можно укрыться хотя бы на полтора часа от убожества жизни, от вечерней
окраины, от серых лиц прохожих... Это темный зал и светящийся экран, на котором
кто-то проживает на наших глазах иллюзорную жизнь.
