Рок как музыкальное явление сегодня чрезвычайно разъединен и в этом смысле
имеет мало общего с тем роком, который в приснопамятные застойные годы жил в
подполье. Тогда музыканты естественно тянулись друг к другу, бывало – играли
вместе, чаще – тусовались вместе, но, по крайней мере, стремились быть ближе
друг другу. А после того, как рок смешно и кампанейски получил официальное
признание, музыканты вышли из подполья на божий свет, стали узнаваемы,
популярны, вселенски признаны, то соединять их на общей сцене оказалось делом
достаточно сложным. Его величество «чес» диктовал и диктует одиночную гонку.
Поэтому сегодняшний концерт, посвященный тридцатилетию Виктора Цоя, прекрасен в
первую очередь тем, что собрал на одной площадке классиков нашего рока, тех,
кто его начинал, кто развивал и поддерживал – не только музыку, но и социальное
явление, образ жизни. Цой был одним из самых мощных представителей этого
явления, этого неповторимого уже образа жизни, был в трудные для рок-музыки
годы ее талантливым «горланом и главарем». Наш еженедельник с первых своих номеров
стал поддерживать рок-музыкантов, мы знакомили читателей с талантливой, на наш
взгляд, рок-поэзией, хотя далеко не всегда эти тексты воспринимались без музыки
ак именно стихи. Виктор Цой в числе тех, кто открывал эту нашу рубрику. Хорошо
помню, как он упорно сопротивлялся, отказывался от публикации, считая, что его
стихи неразрывны с музыкой, потухнут без нее. Тем не менее нам удалось
уговорить Виктора, и его стихи впервые были опубликованы именно в «Семье».
После этого стало легче работать и с другими авторами. У нас уже охотно
публиковались и Костя Кинчев, и Леша Романов, и Юра Шевчук, и Бутусов, и
Кормильцев, и Лукьянов... Они ощущали себя поэтами и прежде, но теперь-то
перестали бояться выносить на суд читателя свои стихи без музыки. Впрочем, Цой,
насколько я знаю, поддавшись «Семье», и дальше не хотел дробить свое творчество
на части, считая, что его призвание – петь. В этом году мы открыли рубрику на
страницах еженедельника, называется она: «Мамы о знаменитых детях». И открыла
эту рубрику как раз Валентина Цой, рассказавшая о своем сыне. Одна деталь ее
рассказа лично для меня стала совершенно неожиданной, может быть, она будет
неожиданной и для фанатов Цоя: откуда взялся образ «черного человека»,
инфернального человека, который не столько поет, сколько провозглашает, и
каждая песня, - словно программа существования поколения. Оказывается, этот
имидж Виктор позаимствовал у Боярского, которого, по словам мамы, очень любил.
А Боярский-то, известно, всегда в черном, если не «мушкетерствует». Но у Михаила
черный цвет лишь внешний атрибут его образа. У Цоя же он удивительно точно
передал внутреннее состояние, которое замечательно заработало и с его образной
– поэтической, метафорической – атрибутикой: ночь, папироса, улица, тишина,
молчание... – все эти часто повторяющиеся знаковые символы в поэзии Цоя
продолжали его внешний имидж, гармонично с ним переплетаясь... Странная у нас
все же страна – страна крайностей, где для того, чтобы стать признанным, нужно
умереть. А лучше – погибнуть трагически... Высоцкий умер – и стал богом, Цой
умер – и тоже стал богом, и возникла на Арбате и десятках иных Арбатах, уверен,
- стена Цоя. На чей-то взгляд, память о живом. На мой – памятник ушедшему
славному времени. Это – только мое мнение, никому его не навязываю, но уверен:
«динозавры» русского рока, даже и поныне концертирующие, все так же и остались
в их эпохе. Появилось новое поколение музыкантов и новое поколение фанатов,
которым понадобился даже не новый музыкальный стиль, а новое отношение к року
вообще. Рок в нашей стране был силен тем, что никогда не выходил на
демонстрации, не сжигал красное знамя на Красной площади, не устраивал
молчаливые сидения у Мавзолея. Он был в схватке, но над нею, он делал свое дело
и не лез в чужие. Неслучайно ведь возник тогда термин: «флэтовая музыка»,
квартирные выступления. Они, те рок-музыканты, не стремились к расширению
аудитории: кто знал – тот знал, кто пришел – тот свой, кто захотел зайти –
заходи, слушай... Сегодняшний рок, рассчитанный на стадионы и огромные
концертные залы – он другой. Пусть мне возразят, что Цой хорошо звучит и на
арене Лужников. Может быть... Но вся система образов его поэзии предельно
камерна, она – не для этого пространства. И думаю, неслучайно распадаются
старые команды, неслучайно уходят из рока его «динозавры». Мамонов занялся
театром, Гребенщиков попытался полностью изменить стилистику своих песен, и
«Аквариума» практически не стало. Шевчука, правда, на TV много стало, полюбили
что ли, его? И слава Богу, может, хоть таким образом рок будет возвращаться в среду
квартиры – через телеэкраны... Хорошо бы, если такой концерт, как нынешний,
собравший на годовщину Виктора Цоя и старые команды, и новые, помог бы им стать
ближе друг другу, в чем-то друг друга дополнить, обогатить и, кто знает, может
быть, это стало бы началом рождения и новой волны рока. Как хочется вдохнуть
жизнь в то, что опять, на мой взгляд, стало сегодня холодным ремеслом. Если
раньше я старался не пропускать ни одного рок-концерта, то сейчас мне туда
просто неинтересно ходить – ту же «Технологию» совершенно одинаково можно
слушать и с кассеты, и с телеэкрана, и в концертном зале: нет сопричастности –
той ауры, что жила у Цоя. Почему он был так популярен? Потому что каждый,
слушая его, чувствовал и думал: я такой же. Должен признать, что Цой никогда не
был моим любимым музыкантом, он работал на определенный возраст, к которому я,
увы, давно не отношусь, но тем не менее он меня всегда завораживал: он умел
убеждать, уговаривать, а нынче – давят. Еще раз хочу повторить: рок в России –
это не только музыка, потому что если его оценивать лишь с профессиональных
позиций, то это, извините, слабоватая музыка. Трудно сравнить наших музыкантов
по технике исполнения или по качеству оборудования, по аранжировке, по технике
записи с их западными коллегами. Но и я не хочу их сравнивать, потому что наши
рок-музыканты создавали не только музыку, но и образ жизни, образ мышления. Наш
рок – это не только «я пою», но и «говорю», «думаю», «веду себя», «общаюсь с
друзьями, родителями, незнакомыми». Это – жизнь!