"В его талант я поверила сразу.
Более того, как это ни странно, сразу поняла, что на нем можно заработать. Хотя
тогда шоу-бизнеса в СССР и в помине не было. (...) Уже после его смерти я
выстроила империю "Виктор Цой”. Я выстроила систему, на отчисления от которой
мы теперь живем. Я загрызла Юрия Айзеншписа, решила много сложных проблем. Я
вижу, как живут наследники других ушедших музыкантов, и понимаю, что такая
печальная участь могла бы ждать и меня, если бы я сидела сложа руки. (...) Это
не сверхдоходы, но нам хватает. Я делю деньги пополам с родителями Вити”.
"МК-бульвар”, № 220.
В общем, поговорить было о чем. Но вероятно предположить, что минувшее
десятилетие изрядно ожесточило вдову Цоя. Свидетельство тому вышеприведенные
интервью и этот мой злополучный июньский звонок в Петербург, потому как было
очевидно, что Марианна слышать меня была не рада, - первым делом она сказала:
"Называй меня Марьяна, через мягкий знак! Вообще ваши журналистские ... (тут
она употребила ругательное слово. – С. Ш.) уже достали! Мне звонят из Москвы, Киева,
Мурманска, еще черт знает откуда! Никаких интервью я не дам! Приезжай – 21 июня
в СКК будет концерт имени Виктора Робертовича Цоя. Все, что я могу для тебя
сделать, - это дать две аккредитации, для тебя и фотографа. А потом, если
получится, возьмешь у меня интервью. Это все... У тебя осталось две секунды. На
что ты их потратишь?” Я высказал сожаление о том, что Марьяна теперь не та. В
ответ прозвучали слова прощания – и короткие гудки в телефонной трубке. Увы,
поскольку и 11 лет назад, и даже еще в 1997 году мы разговаривали совсем
иначе...
– Марьяна, что значил для тебя Виктор? Если, конечно, это вопрос не слишком
интимного характера?
– Вопрос интимный, но начиная с 15 августа (в этот день Цой погиб. – С. Ш.)
Виктор стал всенародным достоянием... Витя, во-первых, отец моего ребенка. Он
был для нас с Сашей (сыном. – С. Ш.), даже когда мы чисто по-человечески
расстались, мировым судьей. Это дурацкая фраза, но мы действительно остались
большими друзьями. Я знала, что им с Сашкой друг друга не хватает... Мне на
долю выпал тяжелый период Витиной судьбы – когда он вставал на ноги. И поэтому
это не может забыться.
– А вспомнишь, как вы познакомились?
– Вспомню, поскольку сейчас именно эти фибры души раздраконила в себе: я пишу
книгу о Вите. (Марьяна писала повесть "Точка отсчета”, вошедшую в сборник
"Виктор Цой. Стихи. Документы. Воспоминания”. – С. Ш.). Мы познакомились на
вечеринке 6 марта 1982 года у каких-то моих знакомых.
– Какое он произвел впечатление?
– Ну та-ак... Конечно, мне понравилась его экзотическая внешность. Но чтобы он
произвел на меня впечатление как личность, сказать не могу. Это произошло
позже. Он заставлял всех окружающих думать о себе. Не обязательно хорошо.
Главное – эффект присутствия.
– Виктор не особенно любил говорить о своем корейском происхождении?
– Нет, он всегда отвечал на этот вопрос. Но он не кореец, а полукровка: у него
отец чистокровный кореец, а мать – русская без примеси. Родители Витиной мамы,
ленинградцы, приехали из средней полосы России. Предки Вити по отцовской линии
относятся к тем корейцам, которых Сталин переселил из Приморского края в голую
степь. И когда Витя был мальчиком, он каждый год ездил в ту огромную корейскую
деревню в Средней Азии.
– Тебя называют первым менеджером "Кино”. Это так?
– Когда я была с "Кино”, это было просто подпольное барахтание! Не существовало
ничего официального! Речи о сегодняшнем администраторстве просто не шло. И если
какой-то устроитель приглашал в другой город, то это был человек, глубоко
влюбленный в свое дело и группу. Он делал это на свой страх и риск. Потому что
могли прийти обком, горком или 33 комитета и все запретить! Я только вела
переговоры по телефону. Да и сам Витя был прекрасным менеджером. Свои
финансовые дела он вел сам. Просто мы играли в свои игрушки – называли себя
красивыми именами, чтобы наша несчастная тогда жизнь (с точки зрения
существовавших проблем) была похожа на красивую птицу.
– Когда мы говорили с ним два года назад, Виктор сказал, что, возможно, был
счастлив, работая в своей котельной...
– Возможно... Его тяготило бремя популярности, отсутствие возможности спокойно
ходить по улице. И почему он так любил Латвию – два с половиной месяца он
отдыхал в Юрмале, он чувствовал себя свободным человеком – его там никто не
знал. Он звонил мне в конце июня: "Все! Я больше не могу! Я уезжаю!” Он был
уставший в конце своей короткой жизни...
Это лишь выдержки из наших разговоров. Помнится, Марьяна еще сказала, что на
нее упала одна десятая славы Цоя и теперь сжигает ее. Сжигает, надо думать, до
сегодняшнего дня.
