Чернобыль
(его радиоактивный выброс равен суммарному от взрыва 217 атомных бомб
хиросимской мощности, и гасила тот проклятый блок АЭС молодежь) и Афган с его
поточным заполнением цинковой тары - их, по-моему, достаточно, чтобы ценить
каждую малость бытия и мелочь быта и воспевать их, как Цой, - скрупулезно и
нежно. Вот откуда заземленность цоевской поэтики, апофеоз примитивизма, но -
сквозь них - и слепяще контрастные апокалиптические поэзо-слайды:
Сегодня кому-то говорят: "До свидания!"
Завтра скажут: "Прощай навсегда!"...
Завтра кто-то, вернувшись домой,
Застанет в руинах свои города...
Завтра утром кто-то в постели
Поймет, что он болен неизлечимо...
Кто-то в лесу наткнется на мину...
Следи за собой, будь осторожен!
Или:
Покажи мне того, кто выжил один из полка...
Или:
Как дрожала рука у того, кто остался жив,
И внезапно в вечность вдруг превратился миг.
И горел погребальным огнем закат,
И волками смотрели звезды из облаков,
Как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь,
И как спали вповалку живые, не видя снов.
Неясно, каким по счету чувством угадала молодежь, кто ей чужой и почему. Никто
ей не сообщал по каналам СМИ, что Высоцкий в анкете на вопрос: "Кто ваш
любимый политический деятель?" - ответил: "Ленин". Никто не
информировал ее, что Валерий Леонтьев стартовал в эстрадный бомонд с выигрыша
на конкурсе патриотической (по партийным тогдашним понятиям) песни. И незачем
было напоминать молодежи, что Пугачева начинала на официальных подмостках с
того, что "косила" под "народ", приглашая по-матрешечьи
"посидеть поокать". И в этот "шоу-бизнес" шагнул в один
прекрасный день Витя Цой.
Неисповедимы дела твои, Господи!..
Знал ли Цой, куда повернул? Знал. Я говорил с ним об этом. Когда-то Ежов
пожаловался Сталину, что какой-то его бывший соратник по Политбюро под пытками
не сознается, что он эскимосско-мексиканский шпион. "Продолжайте.
Сознается." Через месяц Ежов опять докладывает: "Не сознается -
упрямится". "Ничего. Продолжайте, сознается." Через месяц все
повторяется. И еще через месяц. Ежов не выдержал, полюбопытствовал:
"Товарищ Сталин, почему вы уверены, что он сознается?" Гений ответил
вопросом: "Как думаешь, Ежов, сколько весит государство?" Тот опешил.
Напрягся, лоб наморщил. Развел руками: "Не знаю..." Отец народов
мудро разъяснил: "Государство много весит. Вот и представь, товарищ Ежов:
на одной чаше весов твой подследственный, а на другой - все наше государство.
Какая чаша перевесит? Правильно. И подследственный догадывается. Так что
продолжайте - сознается. Обязательно сознается".
На общий слух побольше общих слов
...Чаша перевесила. Цой пошел в шоу-бизнес Большого Совка. И пусть первым
бросит в него камень тот, кто сам безгрешен. Кому же не хочется порадовать
родителей, что у тебя "все, как у всех людей"? Кто откажется от
оглушительных оваций на стадионах и шепелявого шепота шин шикарной собственной
машины? Об остальном Цой в нашем последнем с ним разгоаоре сказал:
"Как-нибудь прорвемся..." И сразу с овациями у него все получилось.
Кстати, когда недавно Шевчуку вручали в сильно "упакованном" зале
"Россия" премию госэстрадного уровня "Овация", доски сцены
Шевчука не выдержали, треснули под ним, и он на глазах публики обрушился вместе
с призом под сцену, в подпол. И как тут не усмехнуться: "Андерграунд назад
позвал!" Тем более что свежая легенда гласит: когда Шевчук вторично вышел
на "главную сцену российской эстрады", как ее назвали ведущие, то она
проломилась под Шевчуком вдругорядь, и он оказался в подполье по-новой.
Но Шевчук шел по той стезе, где нынче выдают "Овации", не первым. А
за Цоем. Дикие деньги на "раскрут" в Цоя вбухали самого первого -
почему? Гениев в андерграунде, что ли, не хватало?
Хватало. Просто у шоу-бизнеса есть свои выверенные мерки. Из соратников Цоя в
раскрутку не годились, потому и доступа к массовой аудитории не получили:
Башлачев - в силу своей глубочайшей и тончайшей поэзии, Селюнин - из-за своей
философичности, Майк - по причине сверхобостренной исповедальности.
После Цоя, или почти одновременно с ним, совковый шоу-бизнес вложил деньги в
двух корифеев цоевского времени - в Гребенщикова и Шевчука. Но до популярности
Цоя они не дотягивают. Б.Г. оказался слишком ко- кетливым игрецом в слове и
музыке, а юные в "чересчур накрашенных" (фигурально говоря)
подозревают некоторую нутряную несвежесть, скажем так.
А от Шевчука уж очень духовито разило Высоцким. Вариант же Кинчева молодежь
относит скорее к области шоу и театра, ибо по песенному счету он размыт
жанрово, эклектичен и часто вторичен. К тому же юные всегда сторонятся
мессианствующих слишком лобово, нахрапом.
Итак, Цой вышел из подполья и сразу, естественно, попал под действие законов
всеохватного совкового шоу-бизнеса и главного из них: на общий слух - побольше
общих слов. Их в последних песнях перебор: "Мы заходили в дома, но в домах
шел снег. Мы ждали завтрашний день... В наших глазах звездная ночь..."
Платил дань? Возможно. Рынок жестче партцензуры дикутет правила игры. Многие,
если не большинство сподвижников Цоя по тогдашнему общероссийскому рок-
движению, ныне опопсовели. Его же остановила гибель.
Останься Цой в живых - как художник он был бы обречен. Попса с
многодесятилетней традицией разложения публики и личности артистастала
законодательницей нравов и на рок-сцене.
Гибель не бывает лепотой - смерть всегда нелепа. И кирпич сам по себе никому
как было сказано, на голову не падает. И хорошего всегда мало, по словам
Окуджавы, и лучшим живется хуже, чем худшим, и у многих лучших жизнь короче,
чем у иных. Что-то во всем этом есть, какой-то закон природы проглядывает -
бесчеловечный, тревожащий, страшный. И люди боятся его понимать,
отворачиваются, скрывают его от себя и других - иначе зачем, например,
могущественному ныне Артему Троицкому понадобилось по ТВ на всю страну уверять,
что кончать самоубийством у Саши Башлачева не было никаких причин - ни
творческих, ни социальных, ни психологических. Получается: делать дураку нечего
было - шагнул в окно.
"Убитых не было" - как писал в дни нашей юности Габриель Гарсия
Маркес в романе-притче о всех нас "Сто лет одиночества".
...Когда-то в песне "Война" Виктор Цой спел: "Но кто-то станет
стеной, А кто-то плечом, под которым дрогнет стена". Он не встроился в
стену так покорно, надежно и прочно, как требуется от каждого кирпичика, чтобы
стена была стеной. Он не стал стеной, но не вышло стать и тем плечом, под
напором которого она дрогнула бы. Да и возможно это вообще?.. Но он стал именем
на этой стене.
