В
подтверждение этой идеи - и тут можно упрекнуть режиссера в плакатности и даже
вторичности - камера время от времени делает панорамы по многочисленным экранам
мониторов разных размеров, которые дополняют интерьер жилища героини. Экран
телевизора неоднократно использовался в кинематографе для трагического или
тронического контрапункта жизни простого маленького человека и большого
непростого государства. (Вспомним совсем недавний пример: в "Ассе"
Африка, избитый в милиции за серьгу, парит ноги в тазу в окружении мамаши и
бабки, а по ТВ показывают вручение Брежневу золотого оружия). Для Нугманова
экраны ТВ - это бодрствование, которое мало чем отличается от наркотического
сна. Герой Цоя существует в фильме отдельно от всех остальных персонажей именно
потому, что ему ведомо не только третье (наркотическое, то есть выход в иную
реальность, которая завораживает), но и четвертое измерение, а в этом масштабе
презрение к реальности неуместно.
Но наиболее убедительной неоромантической рефлексией по поводу романтической
идеи об обреченности героя-бунтаря явился финал картины, в котором Цой попадает
в воронку изображений. Немного раньше возникает своеобразная "рифма"
к тем кадрам, которые были в прологе. Помните? Герой фильма возникает из
урбанистического пейзажа, идет на статичную камеру, останавливается перед ней,
закуривает сигарету. Кто он, откуда - мы не знаем. А в финале он, стоя на
коленях в снегу, на который капает кровь из только что нанесенной ему ножевой
раны, прикуривает сигарету и, с трудом поднявшись на ноги, уходит от нас в
никуда - по еловой аллее в серебристо-мертвенном свете фонарей. На этом
режиссер мог бы поставить точку, рассчитывая, что в памяти у нас останется
поэтический образ молодого человека, пострадавшего за правое дело, его взгляд,
обращенный к убийце, - недоумение и понимание в этом взгляде, сквозь ресницы,
на которые, не тая, падают снежинки. Смерть как плата, искупительная жертва
ради торжества небесного над земным - здесь обычно заканчивается романтическая
ирония. Неоромантическая простирается дальше.
За кадром появятся первые аккорды знаменитого шлягера Цоя "Группа
крови", а в кадре - титр: "Советскому телевидению посвящается".
Из экранной жизни героя Нугманов монтирует краткий и эффективный клип, который,
снижая романтический пафос песни, обнаруживает и усиливает ее энергию,
утверждая "жизнь после смерти". Чувство сострадания к
"романтическому принцу" сменяется улыбкой, смысл которой можно
истолковать примерно так: вы думали, что мы принесли в жертву нашего Цоя ради
истины и добра? Как бы не так. Пусть Сергей Соловьев при- носит в жертву Африку
ради своих нелепых построений, в которых рок-культуре отводится место духовной
антитезы господствующей культуре с ее лживой иерархией ценностей, позволяющей
Брежневу царить в эфире, а Говорухину - в реальности. Пусть Африка, убиенный
царевич, будет немым укором "отцам". Пусть рок-культура, то есть
молодежь, подхватит в этом фильме цоевский клич: "Перемен, мы ждем
перемен!". Между этой песней Цоя в "Ассе" и "Пожелай мне
удачи в бою" в "Игле" - целая историческая парабола, хотя фильмы
эти появились почти одновременно.
У Нугманова Цой никак не антитеза господствующей культуре. Конфронтации нет
вообще, как нет в фильме деления на мир андеграунда и на мир сильных мира сего.
Герой Цоя противостоит обыденному сознанию, в каком бы мире оно ни процветало,
причем противостояние это отнюдь не на равных. Ибо герой просто обречен на
торжество: оставаясь самим собой и не утрачивая чувства реальности для толпы,
мечтающей об иллюзорном мире, он сам становится чем-то вроде наркотика. Нет ли
здесь улыбки Мефистофеля? Может быть, но неоромантизм не отказывается от этой
улыбки. Да и в судьбе нашей рок-культуры для такой улыбки найдется повод.
Кто бы мог подумать еще недавно, что пафос протеста, которым пронизан русский
рок периода "красной волны", окажется приемлемым, скажем, для ТВ? А
ведь так и бывает в цивилизованном обществе. Господствующая культура всегда
может себе позволить роскошь включить протест против себя в свою структуру как
составную часть. Постепенно возвращаясь к основам цивилизованного бытия, мы все
чаще сталкиваемся с этим явлением. Кто, не опустившись до пошлости коммерческой
эстрады, вписался в структуру и не утратил интереса к себе, не изменив себе,
кто? Трудно найти - легче отыскать иглу в стогу сена.
Думаю, что первый полнометражный фильм Рашида Нугманова можно считать вполне
этапным как для нашего кино, так и для нашей рок-культуры. Не впадая в
компромисс с существующими эстетическими и идеологическими стереотипами как
официоза, так и андеграунда, "Игла" содержит в себе перспективную
формулу творчества и поиски стиля, для оценки которого категорий
"левый" или "правый" уже окажется маловато.