Тогда у
нас этот альбом даже кто-то переписывал, но теперь, конечно, все затерто, да и
качество там - сами понимаете. Так что он теперь существует в единственном
экземпляре. По-моему, мы больше ничего так и не записали.
В местных панковско-хипповских кругах нас тогда уже знали. Мы вообще дружили с
панками, хотя в общем были далеки от них. Мы никогда не играли панк-рок, но все
окружение в то время было сугубо панковским. Витя всегда был очень скромен в
прическах и проявлениях. Даже не то что скромен, он был гораздо консервативнее
всей остальной компании, и в наших "забавах" никогда не шел до конца.
Наверно, это шло от какой-то его внутренней застенчивости. Потом из этого он
выработал ту интеллигентность поведения на сцене, которая так отличала его от
большинства ленинградских рокеров. В нем никогда не было разнуздан- ности.
А что касается нашего тогдашнего окружения - то это была компания Свиньи,
причем тусовались мы там очень долго и плотно. Компания, действительно, была
свинская и, конечно, мы все были не подарки. Совершенно жуткие люди, склонные к
тому же ко всяческим допингам. И, в общем, в отношении к допингам мы с Виктором
тоже очень хорошо друг друга находили. Здесь у нас разногласий не бывало. Часто
приходилось удирать от милиции. Витя как-то сломал ногу, спрыгивая с подземного
перехода на Гостином Дворе. Я был уже не в состоянии заметить, что меня берут
под руки, а он шустро спрыгнул с самого верха перехода и со сломанной ногой
каким-то образом добрался к себе до парка Победы. На следующий день он появился
в нашей компании уже с палочкой, что доставляло нам море радости.
Все рокерские тусовки базировались обычно в Купчи- не -почему-то именно там жило
большинство знаменитых людей- туда с Московского проспекта шел всегда
переполненный транспорт. Конечно, влезали все, кроме Вити, которому со
сломанной ногой и палочкой было не войти. Мы махали ему из автобуса, а он стоял
такой грустный.
Вообще, про Витину способность падать на ровном месте ходили просто легенды.
Это была комедия. Мы идем, о чем-то разговариваем - раз! А где Цой? Цой лежит.
Мы начинаем обследовать место - совершенно ровный асфальт. Как он умудрялся так
падать - непонятно. Но самое смешное было, когда он упал на эскалаторе. Мы с
ним торопились в баню, по-моему, бежали вниз по эскалатору и что-то жуткими
козлетонами пели из Градского на все метро. Витька бежал впереди в длинном
кожаном пальто - он очень любил такие. Я придумал какую-то очередную хохму и
говорю: "Слушай, Витька!" Он поворачивается ко мне, я вижу, как лицо
его мгновенно краснеет, и он падает головой вниз. Пальто распахивается, старые
вельветовые джинсы лопаются и оттуда вываливаются красные трусы - в общем, наворот
как у Ришара или Луи де Фюнеса. У меня начинается дикий приступ смеха, я ничего
не могу сделать. Женщины вокруг кричат: "Помогите другу! Что вы
смеетесь?!" А он лежит ногами вверх.
Эти истории с падениями его преследовали постоянно, что-то с ногами, наверно, у
Цоя было не в порядке. Он умудрялся проваливаться в лужи, едва затянутые льдом,
которые все видели и обходили, а он обязательно вступал и промачивал ноги. В
этом была даже какая-то одухо- творенность, что-то от витания за облаками. Хотя
я не могу сказать, чтобы он отличался особенной мечтательностью. Вообще Витя
был достаточно обыкновенным человеком, не обращающим на себя внимания какойто
оригинальностью.
Пожалуй, из той нашей компании его выделяла только застенчивость. Особенно он
не любил разговаривать с людьми много старше его, в возрасте родителей. Тут он
сразу сжимался и замолкал. Видимо, ему нужно было знать заранее, что человек
его понимает, и он может говорить с ним на каком-то своем языке. Если он
чувствовал, что этот язык еще надо будет найти - для него это было сложно.
Наша жизнь в то время представляла собой постоянные поиски какого-то праздника.
Это было наше общее свойство - нам всем было очень скучно. Очень хотелось
безумного перманентного праздника. Витя все время этим маялся, для него это была
особая тема. Впрочем, и для меня тоже. Он ведь, вначале особенно, писал
абсолютно конфетные вещи. И одна из первых его песен "Время есть, а денег
нет, и в гости некуда пойти" - это боль. Куда пойти в гости и будет ли там
весело? Чем заняться? Играть до одури на гитарах - вот, в общем, все, чем мы
жили. Отсюда допинги, пьянство и все остальное.
Родители - и у него, и у меня - были достаточно лояльные люди, чтобы нам ничего
не запрещать. Но к нашей музыке относились, конечно, как к детскому лепету, как
к болезни роста. Это естественно, потому что их поколение было воспитано на
том, что жить надо, не высовываясь и держась в общей колее. Много разговоров
было по поводу того, что у нас все равно ничего не выйдет и надо найти какой-то
легальный путь.
Но время было такое, что путь стал пока еще очень медленно, но открываться. Уже
можно было на что-то рассчитывать. И тут у нас с Цоем пути стали расходиться.
Витя оказался менее разбросанным, чем я. Он очень целеустремленно пошел вперед
и занимался уже только музыкой. А я сдался в какой-то момент и нашел для себя
более официальный путь в жизни, способ существовать с дипломом. Хотя сейчас я
понимаю, что это не так важно, как казалось тогда, и, наверно, не так надо
было.
Я хорошо помню, как Витя мне, очень стесняясь,показал свою первую песню. Мы уже
не играли вместе. Я поступил в театральный, но мы еще продолжали довольно часто
встречаться. Я не помню, почему мы перестали играть, мы не ссорились. С ним
вообще очень трудно было поссориться. Он был очень приятным человеком, без
каких-то амбиций и с мягким характером. Мы тогда собрались у кого-то на хате.
Выпивали, как обычно. И тут Цой рискнул мне сказать, чем он один занимается. Ну
давай, говорю, спой. И он, жутко смущаясь, спел "Мои друзья всегда идут по
жизни маршем". Мне песня сразу понравилась. А потом я услышал целую серию
его песен, и все они совершенно отличались от того, что мы делали вместе.Тогда
уже пошла "новая волна", совсем другая стилистика и он начал работать
в ней. Тяжелый рок ушел от нас. Я тоже очень сочувствовал "новой
волне", и мне очень нравились все его вещи.
