Я был очень
сильно обломан на фестивальном концерте КИНО 86-го года. Для меня это всегда
было живым и теплым, а от того выступления веяло холодом. Не было динамических
нюансов. Все вещи звучали одинаково монотонно. Года два назад я мучался одним
вопросом: а что, если бы тогда я выбрал КИНО? Возможно, в моей жизни, и даже в
Витькиной жизни, и в жизни других была бы масса событий с другим знаком. Были
бы другие проколы, но были бы и другие плюсы. Однако дело в том, что
самостоятельно объявив о своем выборе, выбирал-то все равно не я. Такие вещи
происходят помимо сознания. Наверное, существует некая предопределен- ность,
предрасположенность такая... Мне показалось, когда я в последние годы видел
Витьку, что ему тесно в рамках той группы, которую он уже не контролировал.
Ему бы надо было иметь побольше единомышленников, потому что Густав - человек
совсем другого плана, а Игорь Тихомиров - абсолютно нейтрален. При том, что он
сильный музыкант, он не очень серьезный человек. Он обращает много внимания на
внешнюю сторону. Когда я его впервые услышал в ДЖУНГЛЯХ, я порадовался, что
человек играет агрессивно, плотно, крепко, но очень уж ментально. Это всегда
слышно - тянется ли человек к Богу или играет на земном уровне. Всякий
раз,слушая новый альбом КИНО, я завидовал и мучался. Я думал: вот здесь надо
было сыграть по-другому, а здесь - лучше отделать.Я никогда ничего не говорил
Витьке,ни слова. Но мучался ужасно. Только отношения с женщиной бывают сходными
с этим по силе, по боли. Витька был уникальный человек, потому что в общении с
ним никогда не проскальзывали те мысли, которые вдруг появлялись в его песнях.
В общении все было гораздо проще, на уровне быта. Это всегда очень интересный и
таинственный знак. Думаю, у некоторых людей есть сильный механизм защиты, и они
постоянно контролируют творческий выброс. Во всяком случае, собственно о
творчестве мы никогда не говорили. Думаю, что я понимал и принимал его. У
Витьки был несомненный дар. Мне кажется, что Витька был творчески более
честным, чем Борька. Тот за счет своей эрудиции часто вуалировал
послание,которое у него есть в песне. Он очень талантливо это делал,очень
тонко. А Витька подавал более прямолинейно. И эти простые слова действовали еще
сильнее. Поэтому с Витькой у нас никогда не было разговоров о трактовках песен,
я его понимал безоговорочно. Работал он над каждой песней, просто погружаясь в
нее целиком. Проигрывал миллионы раз.Чаще всего дорабатывал какие-то
гармонические дела. А текст всегда был уже устоявшийся к тому моменту, когда мы
начинали работу над песней.
Когда я услышал первые пробные записи "Звезды по имени Солнце" - это
была даже не прикидка, а первые пробные домашние записи, - я почувствовал, что
Витьке очень несладко и по-человечески одиноко. Это даже не на бытовом уровне -
что у него было в семейной жизни. Мы этого с ним никогда не обсуждали. Бывает,
что человек просто скучает без единомышленников, когда он вдруг чувствует, что
по большому счету то, что он говорит, - он говорит один. Это плохо. Я почувствовал
это по песням. Мы встретились тогда у Боба. Витька принес запись, мы сели и
целиком прослушали весь альбом. Я показал ему хорошие места и сказал, что есть
эта тоска, которая меня очень сильно пробирает, до косточек. Действительно,
прослушав этот альбом, я долго не мог успокоиться. Но Витька - он же все время
отшучивается. Он все понимает, но никому ничего не говорит.
Манера у него была такая - меня называть: "Сашечка". С придыханием. У
меня с годами выработался такой подход: мне совершенно неважно - есть ли у
человека слух, техничен ли он как музыкант. Мне важно - что за этим я могу
угадать. Если я что-то почувствовал, даже мелочь, это для меня все решает.Если
же человеку не дано почувствовать, он начинает расчленять труп. В целом я не
могу высказать Цою ни одного упрека. Именно в этом плане. Мы мало виделись
последние два года, но мне хватало того, что перед этим мы четыре года плотно
общались. Я знаю только одно - последние два года ему было очень одиноко. Не с
кем было вместе порадоваться, приколоться к чему-нибудь. К тому же последнее
время ему было сложно общаться с людьми чисто технически. К нему все лезли,
какие-то посторонние люди.
После записи "Группы крови" я понял, что это не попсуха, в которой
тогда стали упрекать Цоя, а просто дань моде. Просто он искал современный язык.
А попсуха - дань коммерции, а не современности. О какой коммерциализации могла
тогда идти речь? О коммерции никто из нас не думал. А уж о конъюнктуре и
подавно. И не дай Бог, потому что, если думать о конъюнктуре, лучше сразу
сыграть в ящик. Я не знаю ни одного человека, который относился бы к Цою с
пренебрежением или с непониманием. Даже если они ни хрена не понимали и несли
чушь, все равно это было доверительное общение. Его уважали. Для меня он был
последним героем, как сам себя назвал. Когда его не стало, я долгое время не
мог придти в себя. Я тогда был на юге, не мог никак выехать оттуда. Я сидел там
и пытался придти в себя.
Со мною недавно тоже случилась автомобильная авария. Я за нее расплатился
жизнью матери. И теперь я понимаю, что самое страшное - это когда ты уцелел и
начинаешь приходить в себя.Самое страшное, если ты при этом совершил какую-то
ошибку, стоившую жизни другому. Хотя на дороге абсолютно правых и абсолютно
виноватых нет...
